Живущий в Лондоне писатель, критик и теоретик современного искусства и современной музыки Кодво Эшун, родом из Ганы, написал свою статью об афрофутуризме в начале нулевых, и с тех пор она стала напоминать сам афрофутуризм: некоторые о ней слышали, но мало кто ее читал, а кто-то, разглядывая новые комиксы с чернокожими героями или глядя свежий блокбастер «Черная пантера», даже не подозревал, что имеет дело с одним из самых ярких проявлений эстетики и философии современной африканской культуры. У вас есть возможность впервые прочитать статью Эшуна в русском переводе.
Представьте себе группу африканских археологов будущего (сухие, мокрые, кто-то из углерода, кто-то из силикона). Они ведут раскопки музея из прошлого; судя по пострадавшим документам и потекшим жестким дискам, хранилище относится к временам нашего настоящего, то есть начала XXI века. Терпеливо просеивая обломки, наши археологи из Соединенных Штатов Африки (СШАФ) будут поражаться тому, в какой значительной мере субъективность черных диаспор в ХХ веке утверждалась через проект культурного отвоевания. В их эру, когда можно вспомнить все, память не утрачивается. Исчезает искусство забывать. Представьте себе, как они пытаются по найденным фрагментам восстановить идеологический каркас нашей эпохи, ее основные параметры и опорные точки.
Война контрпамяти
В наше время — решат археологи из СШАФ — имперский расизм отнял у черных граждан право участвовать в просветительском проекте. Поэтому им потребовалось во что бы то ни стало доказать важность собственной роли в истории. Соответствующая потребность определила самосознание «черной Атлантики» на несколько столетий вперед.
Ради того чтобы вернуть черной культуре исторические корни, найти для Африки и ее населения место в той самой истории, в которой им отказывали Гегель с последователями, пришлось собрать достаточный массив контрсвидетельств и контрвоспоминаний, опровергающих колониальную картину мира, и превратить коллективную трагедию рабства в один из краеугольных камней современности.
Фундаментальная травма
В интервью с критиком Полом Гилроем, опубликованном в антологии «Малые дела» (Small Acts), писательница Тони Моррисон утверждала, что африканцы, испытавшие на себе плен, похищение, увечья и рабство, как раз и стали первыми по-настоящему современными людьми. Им пришлось пережить самое настоящее экзистенциальное одиночество, а также отчуждение, неустроенность и расчеловечивание, то есть все те процессы, которые Ницше впоследствии объявит важнейшими свойствами современности. Насильственное перемещение и превращение людей в товар во время так называемого «срединного перехода» невольничьих судов от берегов Африки к берегам Америки никак не способствовали насаждению цивилизации — напротив, они навеки скомпрометировали Новое время.
Споры о компенсациях, не утихающие и по сей день, доказывают, что понесенные в прошлом травмы продолжают сказываться на современной картине мира. Никто не предлагает немедленно забыть все то, что мы так долго заставляли себя вспомнить. Просто бдительность, которая потребовалась, чтобы предать суду империализм Нового времени, следует распространить в том числе и на будущее.
Усталость от футуризма
Контрпамять несет определенные этические обязательства перед прошлым, стремится противостоять замалчиванию и отрицанию, поименно вспомнить погибших и забытых. Именно поэтому разработка концептуального инструментария, позволяющего осмыслить и свести воедино разные контрверсии будущего, поначалу воспринималась как забвение долга. К любой попытке проанализировать видение будущего принято было относиться с подозрением, настороженностью и даже враждебностью. Такие настроения преобладали в научном сообществе на протяжении 1980-х годов.
У африканских художников были свои уважительные причины для разочарования в футуризме. Свержение президента Ганы Нкрумы в 1966 году ознаменовало собой провал первой попытки создания СШАФ. Массовое недовольство и реванш колониалистов привели к тому, что панафриканские социалистические утопии стали восприниматься исключительно враждебно. До конца ХХ века африканские интеллектуалы в той или иной степени придерживались позиции, которую Хоми Бхабха в 1992 году охарактеризовал как «меланхолический протест». Усталость от будущего перекинулась на культурных деятелей «черной Атланики», которые мало-помалу отстранились от процесса создания будущего.
Представьте, как археологи со своими эмуляторами пытаются разобраться в хрупких файлах. Среди них все согласны, что будущее есть область хронополитики, то есть территория не менее каверзная и опасная, чем прошлое. Кропотливо сортируя архивные данные XXI века, они внезапно осознают, каким открытием это стало для давно истлевших предков. Их потрясает серьезный настрой прародителей афрофутуризма, их чувство ответственности перед тем, что еще только собирается случиться.
Прогноз и контроль
Теперь перенесемся в начало ХХI века — период, когда неудовлетворенность настоящим привычно маскируется цифровыми фантазиями о прекрасном далеке. В таких обстоятельствах желание приглядеться к производству будущего из каприза превратилось в насущную необходимость. Афрофутуризм не отрицает традицию контрпамяти и не стремится вступить с ней в противоречие. Задача состоит скорее в том, чтобы развить ее, переориентировав во времени, направив межкультурные усилия черного атлантизма не только на прошлое, но и на предвосхищение будущего.
Сегодня совершенно очевидно, что власть осуществляется не только через контроль над прошлым, но и через предвидение будущего. Капитал, как и все предыдущее столетие, продолжает делать вид, что имперского архива просто не существовало. Однако власть научилась управлять еще и с помощью убедительных планов на будущее, которые требуется разработать, скоординировать и передать адресатам.
В колониальную эпоху, то есть в период от начала до середины XX века, авангардисты — от Вальтера Беньямина до Франца Фанона — во имя будущего восставали против существующего строя, опиравшегося на контроль над имперским архивом и его репрезентацию. Сегодня все наоборот. Власти предержащие обращаются к футуристам и опираются на приемлемые версии будущего; тех, кто власти лишен, они тем самым приговаривают к существованию в прошлом, настоящее же становится эластичным, для одних соскальзывая в прошлое, для других — дотягиваясь до завтра.
НФ-капитал
Современную стратегию власти культуролог Марк Фишер в 2000 году охарактеризовал как «НФ-капитализм» («НФ» в данном случае расшифровывается как «научная фантастика»), то есть синергию, плодотворное взаимодействие капитала с ориентированными на будущее средствами коммуникации. Союз киберфутуризма и неоэкономических теорий предполагает, что информация сама по себе является экономическим ресурсом. Соответственно, информация о будущем превращается в стратегически важный товар. Она поставляется в разных форматах и может быть как математически просчитанной (компьютерные симуляции, экономические прогнозы, метеосводки, фьючерсные операции, аналитические и консалтинговые отчеты), так и свободно изложенной (научно-фантастические фильмы и романы, музыкальные сочинения, религиозные пророчества, венчурные капиталы). Существуют еще гибридные, пограничные формы — например, глобальные сценарии, разработанные профессиональными консультантами-футурологами.
Судя по количеству новых медиа, порожденных компьютерным бумом 1990-х, очевидно, что вся индустрия будущих, то есть совокупность технонауки, художественных средств выражения, прогнозов развития техники и продукции маркетологов-футурологов, работала на рывок к технологическому буму. В этом контексте было бы наивно продолжать считать научную фантастику (которая, несомненно, является частью индустрии будущего в ее широком понимании) всего лишь попыткой предсказать отдаленное будущее или утопическим проектом, призванным вообразить альтернативные формы устройства общества.
Скорее можно согласиться с Сэмюэлем Дилэни, который в фильме «Последний ангел в истории» называет научную фантастику «существенным искажением настоящего». Точнее говоря, научная фантастика не связана ни с предсказаниями, ни с утопиями: скорее, выражаясь словами Уильяма Гибсона, это способ программировать настоящее (цит. по: Eshun 1998). Вся история жанра показывает, что научная фантастика вообще мало интересовалась будущим, а скорее старалась отформатировать настоящее так, чтобы предпочтительный сценарий развития событий стал реальностью.
Популярные в Голливуде технологические фантазии, от «Шоу Трумана» до «Матрицы» и от «Людей в черном» до «Особого мнения» можно в таком случае считать скрытой рекламой компьютерных технологий, способных наладить производство реальностей, в которых технологии, воспетые киберсетями, начинают работать по-настоящему. По мере распространения новой экономики виртуальные миры будущего начинают генерировать все больше капиталов. Функции убедительно нарисованных картин будущего колеблются между предсказанием и контролем: они втягивают нас в себя, требуя осуществления.
Индустрия будущих
Сегодня научная фантастика — это отдел перспективных разработок при гигантской фабрике будущих, которая стремится к тому, чтобы не только успешно предсказывать завтрашний день, но и полностью его контролировать. Большие корпорации хотят управлять неизвестным, принимая решения на основе предложенных им сценариев, а гражданское общество откликается на будущие потрясения, усваивая привычки, описанные в научной фантастике. Научная фантастика воздействует на мир через фальсификацию, через стремление переписать действительность, отбросив всякое подобие достоверности, тогда как сценарии опираются на контроль над вероятными альтернативными версиями завтрашнего дня.
И фильмы, и сценарии оказываются модификациями киберфутуризма, где события, которые еще не произошли, описываются уже в прошедшем времени. В таком понимании футуризм не имеет ничего общего ни с одноименным итальянским движением, ни с русским авангардом. Скорее это попытка смоделировать в долгосрочной перспективе возможные варианты развития событий в промежутке от предвидения до предопределенности.
Представьте себе, как участники панафриканской археологической экспедиции прочесывают зону раскопок со своими хронометрами, просеивают пыль и пепел, считывают показания приборов; судя по показаниям стрелок, концентрация враждебных прогнозов опасно превышена. Частотность антиутопических предсказаний настолько велика, что их осуществление могло бы угрожать жизни самих археологов. Но ученые спокойны: безумные отклонения приборов свидетельствует прежде всего о горячечном накале подавленных желаний на рынке принимающей стороны.
Рыночная антиутопия
Главная задача глобальных сценариев развития — обеспечить безопасность рынков в будущем; у афрофутуризма другая цель — ему важно доказать, что при взгляде из будущего значение Африки возрастает. Ситуация на самом континенте, в первом приближении, предопределена устрашающими глобальными прогнозами, грядущими экономическими катаклизмами, предсказаниями метеорологов, данными о распространении СПИДа и ожидаемой средней продолжительности жизни. Все источники в унисон грозят нищетой на долгие десятилетия вперед.
Убедительные картины будущего, нарисованные по заказам транснациональных корпораций и общественных организаций, ввергают нас в уныние, заставляют ронять голову на руки и стонать от бессилия. Эти научно-производственные версии завтрашнего дня — оборотная сторона корпоративных утопий, обеспечивающих надежное будущее для экономики. Только сюда нас не заманивают широкими улыбками во весь экран, а, наоборот, пугают эксплуататорскими видениями и неблагоприятными прогнозами на много лет вперед.
В экономике, работающей на НФ-капитале и маркетологическом футуризме, Африка всегда остается зоной тотальной антиутопии. Рыночные прогнозы, предсказывающие социально-экономический кризис в Африке, всегда находят себе аудиторию. Маркетологические антиутопии стремятся предостеречь от эксплуататорских сценариев, но в таком формате, при котором сделанным прогнозам приписывается практически полная непогрешимость.
Продолжение следует...
Источник: artguide.com
